А из Таллина будут интервью? А то нам понравилось
Небольшой кусочек текстовой из интервью на радио Балтком. (10 минут)
Ведущий: Добрый день, вечер, уважаемые радиослушатели. В эфире программа «Встретились, поговорили». В студии работают Олег Пека, Вадим Родионов и звукорежиссер Олег Золотарев, а в гостях у нас сегодня художественный руководитель театра на Малой Бронной Сергей Голомазов. Здравствуйте.
Голомазов: Здрасте. Добрый вечер.
Ведущий: И актер Даниил Страхов. Добрый день.
Страхов: Добрый.
Ведущий: Начнем мы, наверное, со спектакля «Варшавская мелодия», с которым вы приехали в Ригу. И когда мы готовились к этому интервью, я обратил внимание на то, как этот спектакль описывал сам Зорин. Он говорил о том, что это, в общем-то, пьеса о любви, но о любви в рамках некой системы, которая всячески этой любви препятствует. Для вас этот спектакль он, что символизирует в первую очередь?
Страхов: Кого вы спрашиваете?
Ведущий: Вас Даниил.
Страхов: Ну, я не знаю, что он для меня символизирует, это слишком для меня обобщенный вопрос. Скажем так, эта формулировка Леонида Зорина для меня скорее камень преткновения, нежели чем какой-то посыл к действию или какая-то красная линия, нитка, по которой я должен двигаться в этой работе. Двигался, двигаюсь, надеюсь, буду двигаться. Потому что для меня всё дело не в системе, не в государстве, а в мозгах, в человеке, в его неспособности быть свободным, в его неспособности вовремя любить, вовремя отвечать на эти чувства, вовремя избавляться от своих страхов и идти к чему-то неизведанному, пусть даже более страшному, чем та действительность, в которой человек находится.
Ведущий: Вот эта несвобода, она не зависит от того…, от той внешней среды, в которой живёт человек?
Страхов: Безусловно, зависит. Мы все животные социальные, но это не является единственным (девушке: спасибо большое). И в данном случае эта формулировка Зорина такая, знаете, красная тряпка для меня, потому что очень многие из зрителей на этом и останавливаются. А ведь дело совсем не в этом, потому что времена не меняются, времена остаются прежними и человеческие страхи остаются прежними, и человеческие поступки в этом смысле не заложены в рамках сталинизма, запретов, границ. Ну, прошло 10 лет, казалось бы, и ведь по-большому счету, то, что произошло с этими людьми за 10 лет… Ну, не было бы вот этого запрета…
Ведущий: Указ 47 года, запрещающий браки граждан СССР с иностранцами.
Страхов: Это по сути дела драматургический ход, не более того. А история совсем про другое.
Ведущий: Но ведь не было бы этого запрета, как некого катализатора, возможно и не случилась бы эта история, которая показала и страхи, и чувства этих людей. Т.е. они могли встретиться и могли… История не знает сослагательного наклония, как мы знаем, но тем не менее.
Страхов: Но это всего лишь навсего для меня лично драматургическая коллизия. Потому что, знаете, тут очень всё условно просто. Потому что в этой истории, вот ты приходишь на спектакль, 80 процентов зала - это женщины, и, конечно же, они воспринимают это в первую очередь как женскую историю, как историю женской любви. И идентифицируют себя с Гелей. А с Виктором всё по-другому. Потому что все те обиды, все те недолюбови, все те лишения, которые каждая женская душа испытала в жизни, они все на этого Виктора экстраполируются. А ведь если разбирать по костям сюжет, уж если идти в эту историю, то не Виктор отказался от Гели, а Геля отказалась от Виктора. Это она уехала и не оставила ему адреса. И он не имел возможности приехать к ней эти 10 лет, а она имела возможность приехать к нему и не приехала. И спустя 10 лет, когда эта возможность появилась у Виктора, он приезжает и говорит ей: «Ну, что же ты? Где ты была эти 10 лет? Ау!» А время прошло. Что с каждым из нас за 10 лет может произойти? Вот об этом история. Тут никто не виноват.
Ведущий: То есть это осмысление нашего взросления, в какой-то степени?
Страхов: Ну, в том числе наших лишений, невозможности вернуться в прежнюю реку, тех жертв, которые мы зачастую, приносим, повзрослев, и понимая, что иногда отказаться от чего-то, это большая смелость, чем попробовать что-то вернуть, хотя ты понимаешь, что ты уже ничего не вернешь, потому что жизнь прошла, потому что прошли эти 10 лет, потому что ты стал другим, и она стала другой, и всё изменилось, у тебя появились другие обязательства, ты другой человек, и она другой человек, и вы живёте совершенно разными жизнями. Но в этом смысле эта история настолько умна, что, конечно же, каждый человек, приходя в зрительный зал… в этом секрет успеха этой пьесы, он там считывает какую-то свою историю. И основываясь на своем жизненном опыте, говорит: «А! Вот! Этот Виктор слабый. Что же он от неё отказался?» Хорошо, пусть так, но есть и другая правда, и другая мужская история. И когда, предположим, это было всего лишь несколько раз, когда жены приходят с мужьями, понятно, что мужья этот спектакль смотрят изначально с насильственных позиций, привели на мелодраму, и, когда, вдруг в них что-то включается, и они вспоминают свои какие-то вещи, когда они вспоминают свои запрятанные куда-то в дальний угол мужского сознания вещи.
Голомазов: Страхи.
Страхов: И страхи в том числе. У всех они есть. Вот это для меня самое дорогое. По-большому счету, я так скажу, для меня история «Варшавская мелодия» это история бесконечного мужества этих людей, которые, конечно, сломались, каждый по-своему, каждый по своим причинам. И к этому они приходят в третьем акте. И тут нет ни правых, ни виноватых. Тут нет победителей. Они все обреченные. Они все поверженные. В третьем акте они абсолютно поверженные люди, и он, и она. И в третьем акте она не поёт, как она пела в первом акте замечательно, как она пела во втором акте прекрасно. А в третьем акте она не способна петь, она уже кукла.
Ведущий: Вот с режиссерской точки зрения, как вы считаете, насколько эта история с 47 годом и этим указом, который является некой точкой в этом произведении, насколько это важный момент? Вы согласны с тем, что говорил Даниил, с такой актерской точкой зрения?
Голомазов: Ну, Даня… В Дане угол зрения такой немножко изнутри, актерский и достаточно субъективный, и какой-то мне кажется очень верный. Я, на самом деле, меньше всего волновался по поводу каких-то обстоятельств политического порядка. Я, на самом деле, ставил историю про себя, про свои какие-то страхи, про свой человеческий опыт. Ещё, будучи юношей, я сделал маленькое открытие, что жить в тоталитарной системе или, скажем, в системе полицейского сознания и быть при этом счастливым чрезвычайно трудно. Я несколько раз был свидетелем таких тотальных наблюдений относительно того, как мир, который нас окружает, корёжил людей и не давал им возможности быть счастливыми. И сам был, на самом деле, в этой роли. Это был такой достаточно болезненный опыт. И я думаю, что мы все проходили, так или иначе, через это. И тут подвернулся материал, где в 47 году было принято такое постановление, и я вдруг понял, что в каком-то смысле это история про меня, про мир, в котором мы живём, про людей, которые меня окружают, про то, что в какой-то момент… Я сейчас не говорю, как бы, о государстве-государстве, а в принципе, о мироустройстве: наша семья, школа, улица, то, как устроены мозги, общественное сознание, то, как нас лишают права и возможности интуитивно, почти ментально, жить по нашему разумению. И я вдруг понял, что это все в пьесе есть. Поэтому, мне кажется, этот материал и получился о том, как государственная машина тоталитарная корёжит, уродует и убивает право человека быть счастливым или право человека сделать свой человеческий выбор любить ту или иную женщину. Ну, да, это так. Это всё очень правильно, но, по большому счету, история, рассказанная в Варшавской мелодии, она потому так популярна и до такой степени понимаема зрителем, вероятно из-за того, что в этом есть некое психологическое, художественное, человеческое обобщение того, что происходит с нами в обществе. Я сейчас, в данном случае, говорю не о Латвии, я сейчас говорю о том мире, в котором я живу.
Ведущий: О России.
Голомазов: Да. В Латвии, вероятно, всё по-другому, я не беру на себя право оценивать. Вот, собственно говоря, какие-то зазвенели вещи, чрезвычайно для меня важные и как выяснилось важные в результате для Даниила Александровича, для Юли. О том, как фашизм, о том, как тоталитаризм, о том, как государство, власть присваивает себе право решать за нас как мы должны жить и тем самым…
Ведущий: Но мы даем им это право. Я имею ввиду сейчас обобщая, конечно же.
Голомазов: Ну это уже другой вопрос. Это уже другая тема.
Ведущий: Мы - это общество, мы – это люди. Мы это принимаем.
Голомазов: Я это не принимаю и не принимал никогда. Кому-то это нравится. Мы этим спектаклем, как мне кажется, против того, чтобы давать это право государству, мы как раз против этого этим спектаклем и бунтуем. Вот просто показывая, что если мы будем молчать как овцы, то будет так.
.
за приглашение !День вчера получился по-настоящему праздничным ! 
Огромное спасибо! #театр #намалойбронной #мойгородТаллинн
#театр #одинвечер #грустно
